Город без войны  - Светлана Пономарева

– Ты мразота, – зло сказал Кеша, хватая его за воротник, чтобы Сашка не упал, – нализался так, что на ногах не стоишь! Я тебя как человека просил: пойдём вместе!

– Не надо, Кешечка, его ругать, он не специально, – вмешалась Катя. – Просто у него праздник.

– Да, суки, у меня праздник. У меня-то праздник. А у тебя и Кешечки твоего? – Сашка изо всех сил отпихнул от себя Кешу и прижал к стене Катю. Тоска и злость вдруг слились и выплеснулись словами, которые Сашка не решился бы произнести раньше. А теперь было всё равно. Хотелось сделать как можно больнее этой дуре, позарившейся на Кешу, и Кеше, и себе самому. – Да, у меня праздник! – кричал Сашка. – Я сегодня жив! Завтра, может, меня на боёвке убьют… В любой день вызовут и убьют! Придёт Кролик и спросит: «Готов кровь проливать?» Что ты, Ерхов, скажешь? Скажешь: «Есть!» Мы же дохнем, как собаки! Олега вон очередью из броника прошило, от Волка вообще ничего не осталось, папе твоему ноги оторвало. Я видел его! Он ужасно умер! Поэтому и гроб запаяли, чтобы у тебя крышу не унесло, когда глядеть станешь! И многих так… Вы ни черта не знаете! У вас всё хорошо! Никакой войны нет! Всем в центре плевать, что нас убить могли. Вас бы в степь! Что ты тут в войну делала? В свою мерзкую гимназию ходила? Крыс разводила? А ты их жрала?

По щекам у Кати покатились слёзы.

– Что сопли распустила? Хреново тебе? А чаи тут пить, пока других убивают, не хреново? А от одного парня к другому перебегать не хреново? Сашенька, Сашенька, а теперь прыг – и Кешенька!

Сашка пошарил за поясом и вытащил свой браунинг.

– А вот когда возле твоей рожи пистолетом махают – ты это хоть раз чувствовала?

Он направил браунинг Кате в лицо. Катя молча плакала.

– Не бойся, он не заряжен. Я, конечно, могу зарядить и выстрелить, но не буду. Молись своему Богу, который делает таких свиней, как ты. Кстати, спасибо за свечи. Я их на этот классный ствол сменял.

Сашка опустил руку и повернулся к Кеше. Тот стоял совсем белый.

– Ну, давайте, целуйтесь, тыры-пыры, – сказал Сашка напоследок и, шатаясь, пошёл из квартиры вон.

Дорога до дома казалась очень долгой. У развалин Сашка уже не шатался и не спотыкался, только ругал себя последними словами. Изменить то, что он натворил, было нельзя. Войдя в развалины, вытащил браунинг и зарядил его. Неподалёку слышались вопли пьяных штурмовиков и их подруг. К Сашке вернулось почти забытое чувство одиночества. Вчерашний сон казался сейчас куда лучше реальности. Под ногами вдруг послышался визг. Что-то чёрное бросилось бежать. Сашка вскинул пистолет и выстрелил, потом ещё раз. «Для крысы завтра уже наступило. Интересно, когда оно наступит для меня?»

Послышались шаркающие шаги. Из темноты показался пьяный парнишка.

– Чего стреляешь? – спросил он.

– Да так, патроны лишние.

– Ну так отдай мне, – хмыкнул парнишка.

– Держи, – Сашка отдал ему пистолет и быстро пошёл прочь. Удивлённый парень что-то кричал вслед, но Сашка его уже не слышал.

На мешках сидел Зомби, вертел в руках самокрутку и плевал себе под ноги. Сашка хотел пройти мимо, но Зомби поставил ему подножку.

– Охренел? – заругался Сашка, свалившись на мешки. – В рыло хочешь?

– Не, – идиотски улыбнулся Зомби. – Хочу сигарету за новость.

– За какую новость?

– Сигарету гони.

Сашка достал из кармана немного махорки и газетный обрывок.

– Хватит с тебя. Новость?

– Тебя пацан чокнутый искал. Прикинь, холод такой, а он в одной гимнастёрке, и на груди дыра, как от пули. Я хотел его послать, а потом подумал: может, тебе интересно, – Зомби опять заулыбался щербатым ртом. – Он там, наверху.

Сашка удивлённо посмотрел на лестницу, подумав: «Кто меня мог искать?» В общей комнате на разломанном кресле сидел Шиз и рассказывал Павлику что-то про домовых. Дверь в комнату Пса и Юры была открыта, Пёс спал на полу, а у порога поблёскивали раздавленные очки. Сашка поднял оправу, бросил на кровать и пошёл к себе. У мангала спиной к нему сидел парень в чёрной форменной гимнастёрке и совал в огонь ветки. Сашка сел рядом.

– Привет, – сказал Илья. – С днём рождения!

Чай вскипел, и Сашка с Ильёй прихлёбывали его из мятых кружек. Илья, щурясь, смотрел в огонь, а окончательно протрезвевший Сашка – на него.

– Я думал, ты умер, – наконец сказал он.

– Ну ты же меня спас.

– А Контора?

– Утром приходили мужики какие-то, да я не стал ждать, чего им надо, – вылез в окно, и пусть ловят. Только ты, Сань, зря им назвал своё имя, теперь они меня смогут у тебя найти.

– А ты им что сказал?

– Я молчал всё время, врач решил, что я сурово контуженный.

– Ну ты даёшь! Ты же в Корпусе полчаса помолчать не мог, даже на построениях вертелся, поговорить хотелось. А тут столько дней!

– Жить захочешь… – мрачно произнёс Илья.

– А почему ты меня в степи бросил? Стукнул и бросил. А если бы я умер?

– Я специально несильно стукнул, а потом ещё подождал, убедился, что тебя подобрали. Так что умереть ты не мог.

– Мог, – мстительно возразил Сашка. – Я потом знаешь сколько раз чуть не умер! А виноват ты. Из-за тебя меня выгнали.

– Ну, Сань, я же не знал, – Илья занервничал. – Ты ведь меня простил, мог и не подбирать в степи, а подобрал.

– Я не ты, и потом, тебя Витька Шиз спас, – сказал Сашка.

– Мне вообще так плохо, Сань! Всё наперекосяк… – вдруг признался Илья.

– У меня, думаешь, лучше? Ты меня подставил… Да и не меня одного. Краева из-за тебя в пехотную часть перевели, а потом он на Южном погиб. Василя, Макара, Вовку – всех выгнали. К матери моей из Конторы приходили… Ради чего? Зачем ты в этот Энск побежал? Теперь-то можно сказать?

– Можно, – Илья кивнул, – только ты не смейся. Я сам знаю, что дурак. Только тогда мне казалось, что я всё правильно делаю…

Илья замолчал, поболтал в кружке остатки чая и, глядя в пол, сказал:

– Я к отцу своему бежал.

– К отцу? – Сашка оцепенел. – У тебя же нет его…

– Конечно, нет! – Илья подошёл к окну и встал, отвернувшись от Сашки. – Только когда мне сказали, что есть, я поверил.

– Кто сказал?

– Один офицер у нас в Корпусе. Тебе незачем знать кто… Сань, ты не понимаешь… Ты не жил в приюте. У тебя мать не умирала…

Сашка промолчал.

– Она мне говорила, что отец был солдатом и пропал без вести. То есть погиб, а могилы нет. А в приюте знаешь как к нам относились… Особенно к тем, у кого никаких родственников. Да что приют, – в голосе Ильи появилась обида, – даже в Корпусе. Никто не считал меня таким, как все. Потому что я приютский. Хоть что бы я делал, хоть как бы я учился, всё равно не был своим. А тут этот тренер… Он мне сказал, что всё обо мне знает, что мать мне врала от стыда, а родила меня от солдата из Энска, когда энские в ту войну их посёлок взяли. Он сказал: хочешь отца увидеть?